Любой страх можно преодолеть через социальную позитивность

— Бывают ли нормальные страхи?

— Конечно. Страх — это вообще важное адаптивное свойство. Благодаря ему любое существо — и человек, и животное — избегает опасности.

— Как понять, что в твоем страхе появилось уже что-то патологическое? Допустим, у человека кредит, и возник некий шанс потерять работу. Т.е. существует реальный риск, что у человека могут быть проблемы с возвратом кредита, что не на что будет кормить семью. Один человек в этой ситуации более-менее спокоен, другой — очень сильно нервничает.

— Этой ситуацией будет озабочен любой из нас. Но в норме человек будет время от времени задумываться над выходом из положения, перебирать разные варианты, строить предположения и сравнительно легко отвлекаться от этой мысленной работы, от этого состояния, когда оно не актуально. «Сейчас все равно вечер, суббота, сейчас я все равно сделать ничего не могу. Сейчас я просто смотрю фильм с друзьями или играю с ребенком, или копаю грядку».

А патологическим этот страх становится тогда, когда не отпускает ни при каких обстоятельствах, даже когда он не является сиюминутным руководством к действию.

— Т.е. главный момент — это способность отвлечься от страха?

— Способность управлять своим состоянием.

— Давайте выделим те свойства человека, те качества или причины, в силу которых один человек в большей степени подвержен страху, чем другой.

— Тревожность повышается у человека в том случае, если он вообще чувствует себя неправильным, плохим, неперспективным. Если он безотчётно ожидает, что его могут осудить, подловить на неправильности, на неуспешности. А наша психика так устроена, что она боится не любого обвинения, а только того, для которого, как ей кажется, есть основания. Если профессора математики спросить: «Ты вообще таблицу умножения учил?», он улыбнется и скажет: «Знаешь, я, наверное, болел в той четверти». Если же это сказать двоечнику — он пойдет красными пятнами.

— Это общий принцип формирования тревожности, который относится к любой жизненной ситуации?

— Да, общий принцип. Степень страха и тревог, которые вызываются у нас разными обстоятельствами, зависит от самодостаточности человека, от того, чем он занимается, насколько он себя чувствует социально позитивным.

— Каким образом человеку надо меняться, чтобы избавляться от страхов и тревог и становиться более устойчивым к страху?

— Надо становиться более позитивным, комфортным для окружающих. Чем острее страх, тем более простыми являются самоспасительные средства: уступить место в метро, пропустить кого-то первым в дверь, отпустить кому-то содержательный (не формальный) комплимент, поднести кому-то сумки. Помогают самые простые формы участия в людях.

— Может ли такое быть, что человек считает себя вполне социально позитивным или даже добрым, и при этом он испытывает страх?

— Да, сплошь и рядом, но это значит только то, что у человека неверное представление о себе. Почти все люди считают себя хорошими, даже те, которые нам со стороны покажутся совсем «плохими». Это важная иллюстрация ненадёжности нашего привычного самоощущения: «Я же хороший человек».

Конечно же, не надо на всякий случай считать себя заведомо плохим, нет. Но для собственной устойчивости надо полагаться не на внутреннее убаюкивание, а на какие-то объективные показатели. Самый простой из них: участливость. Какова моя реакция на чужую неправильность: я ругаю (оцениваю) или сопереживаю? И неважно, почему я ругаю человека — важно, что ругаю. Не важно, почему я помогаю человеку — важно, что я ему помогаю.

Для того, чтобы быть устойчивым, чтобы стрессы меньше сбивали с ног, чтобы меньше трясти коленкой, сидя у телевизора, чтобы меньше покрываться холодным потом от волнения, надо максимально упражнять свою участливость. Это физиологический механизм функционирования нашей психики.

— Что Вы думаете об арт-терапии, применительно к лечению страха?

— Это, что называется, симптоматическое лечение. То есть оно облегчает симптомы, но не лечит саму болезнь. Как костыль, как гипс. Помогает пережить острое состояние. Арт-терапия может изменить эмоциональное состояние человека, но не его жизненную позицию. А для перспективной коррекции нужно именно последнее.

— Вы работали в «горячих точках», там многие люди, наверняка, страдали от страхов. Какие методы вы там использовали?

— В том числе и арт-терапию. Вообще я широко практикую арт-терапию, и рисуночную, и театральную терапию. Для детей-заложников, которые перенесли теракт, гибель людей на их глазах, реальную угрозу собственной жизни и т.д., прежде всего нужны обезболивающие средства. Мы с ними рисуем картины их торжества над террористами, над бандитами. От этого начинает проходить острое состояние, уходят головные боли, тревожные сны.

Но для перспективной коррекции мы с этими подростками или детьми делаем другую вещь: помещаем их в ситуацию, в которой они оказывают помощь другим детям. Например, берем их в поездки, где они опекают детей младшего возраста или детей-инвалидов. Вот это их по-настоящему повышает их устойчивость.

— Рисунок победы над террористами уместен тогда, когда есть травма в прошлом и ее нужно исцелить, а не тогда, когда нужно помочь человеку меньше страдать от страхов в будущем?

— Да, совершенно верно. Когда надо поскорее снять посттравматическое стрессовое расстройство.

— А в работе с людьми, пережившими или переживающими какие-то военные обстоятельства, действенна та же социальная позитивность, забота о других?

— Да. Вот, например, ребенок очень боится темноты или одиночества. А в его домашнем обиходе эти обстоятельства, допустим, неизбежны — родители должны выйти во двор, а он этого не переносит. Тут ему может помочь такой «приём»: взять какую-то мягкую игрушку и утешать её. А нет игрушки — берём, что попало, подушку, карандаш… «Это мишка, и он очень боится остаться один, боится темноты, боится, что за этими занавесками кто-то прячется. Утешь его». И ребёнок утешает: «Смотри, мы с тобой вместе, я тебя никому не дам в обиду. Хочешь, я сейчас отдерну занавески, и ты увидишь, что там никого нет?» Это для ребенка принципиально меняет ситуацию — он моментально начинает чувствовать себя гораздо более уверенно и устойчиво.

— А со взрослыми вы как работали со страхами?

— Точно так же. Со взрослыми проще, потому что взрослые — сами хозяева своих обстоятельств и ситуаций. Но там надо прибавить вот какую вещь: на устойчивости взрослого человека к страхам, стрессам сказывается не только его сиюминутная социальная позитивность (простите, что я постоянно громыхаю этим громким выражением), но и его образовательно-культурный багаж.

Людей, которых жизнь ограничила в их развитии, стресс гораздо легче сбивает с ног. Одна из самых психологически пострадавших в бесланском теракте социальных групп, как ни неожиданно это прозвучит, это домохозяйки. А их там много. Это люди, которым жизнь не позволила сильно развиться. И им надо обязательно восполнять себе этот «авитаминоз».

Как это делать, какие первоочередные меры принимать? Начать чему бы то ни было учиться, без претензий на то, что это будет профессией, будущей работой и т.д., а просто чтобы учиться, чтобы тонизировать мозги. Желательно, чтобы это была именно интеллектуальная нагрузка, а не танцы. А среди интеллектуальных нагрузок самыми мощными «кислородными подушками» являются изучение математики и языков.

— А каким образом интеллектуальное развитие способствует устойчивости к страхам?

— Вот каким образом: чем более узок кругозор, чем меньшее количество ситуаций человек себе представляет, хотя бы на литературном опыте или опыте других людей, тем жестче его представления о штатных и нештатных ситуациях.

Например, армейские люди. Они хорошо приспособлены к жестким армейским взаимодействиям, но плохо приспособлены к тонким, мирным, где гораздо большая вариабельность. Чем шире кругозор, тем более пластичен человек. Ему бывает легче приспособиться к новым условиям, к новым собеседникам, он более устойчив.

— Есть такое утверждение, что любой страх связан со страхом смерти. Вы согласны с этим утверждением?

— Скажем так: почти любой страх — это в конце концов страх ущемления организма на животном уровне. Страх, что меня накажут: укусят, побьют, отберут еду, загонят в опасное место. В крайнем проявлении — лишат жизни.

— Нет ли какой-то специальной работы именно со страхом смерти?

— Страх смерти, опять же, нормален и неизбежен. Но он тоже может быть меньшим или большим — прежде всего, в зависимости от того, насколько человек самореализован. Когда человек чувствует себя не состоявшимся, ему панически страшна мысль о смерти. Эта мысль, разумеется, никого не греет, но чем более человек реализован (что вовсе не совпадает с понятием «успешен»!), тем спокойнее относится к неизбежной перспективе. Чувство реализованности не освобождает от этого страха, но уменьшает его остроту.

— А разве нельзя состояться или чувствовать себя реализованным без того, чтобы стать социально позитивным? Например, мужчина часто видит реализацию в успехах на работе, а женщина — в семье и детях...

— Это зачастую и есть социальная позитивность. До сих пор мы с вами говорили о самых простых её формах, которыми эта позитивность, конечно, не ограничивается. Профессионализм — одна из самых продвинутых форм. Ведь что такое социальная позитивность — это полезность человека для остальных людей.

Другое дело, что иногда происходит подмена понятий «позитивность» и «успешность». Успешность, в отличие от позитивности, — она прежде всего для самого себя. Эту подмену нетрудно заметить, когда человек, будучи прекрасным профи, далеко продвинувшимся по карьере, при этом бывает некомфортен для двух-трех ближайших домочадцев. В этих — увы, нередких — случаях тревожность человека будет достаточно высока, и страхи и напряжение будут постоянно преследовать его.

— Неизвестность, неопределенность будущего увеличивают страх?

— Ну да, неизвестность пугает.

— Допустим — война. Человек никогда в условиях войны не жил, и он не знает, что будет, не знает, как действовать. Или человек боится потерять работу, остаться без денег. «Как мне действовать в непредсказуемой ситуации?» Что вы можете сказать о связи вот этой неизвестности и страха? Можно помочь человеку преодолеть страх, посоветовав ему выработать порядок своих действий?

— Конечно, да. Хорошо бы иметь представления о своих действиях в той или иной ситуации, представить себе варианты и спрогнозировать поступки. Чем больше человек старается планировать свою жизнь — предстоящий день, неделю, месяц, год и т.д., — тем меньше становится тревожность.

— Вы работаете с такими людьми, которые боятся на улицу выходить, с людьми общаться? Или это уже ближе к психиатрии?

— Нет-нет, это мне не кажется психиатрией. Работаю, это и есть герои нашего с вами сегодняшнего разговора. Все вышесказанное в полной мере относится и к ним. Страх своей никчемности, ненужности — он есть у нас у всех, просто внешне разные формы принимает: одни боятся транспорта, другие — огня, третьи — темноты, четвертые — незнакомых людей и т.д.

— А если они просто будут предпринимать волевые усилия: несмотря на свой страх, ездить в транспорте, говорить с людьми и т.д. — это им не поможет?

— Я не верю в эффективность таких усилий.

— Т.е. говорить человеку, как ему порой говорят, когда он уже замкнулся в комнате, «выйди к людям!», не сказав ему: «выйди и помоги людям», будет бесполезно и неправильно?

— Совершенно верно. Вообще попытка привести в чувство должна начинаться не с «лекции о пользе здоровой жизни», не с попыток вытащить из убежища человека, который от страха туда забился. Сначала надо к нему в этом убежище присоединиться, и там приручать к безопасности, прежде всего — к безопасности отношений с вами, с тем, кто хочет принять в нём участие. Надо просто проводить с ним время, смотреть с ним сериалы, болтать о том, что ему интересно, и т.д. Поить его чаем, кормить бутербродами. И не лезть с советами, даже самыми доброжелательными. Надо приручать его и ждать, пока он сам не спросит совета.

— Судя по тому, что страх у такого человека принял такую крайнюю форму, наверное, там имеет место крайняя степень эгоизма? То есть человек не дает ничего окружающим.

— Да. Только лучше называть это не эгоизмом, а безучастностью. Мне это слово кажется более содержательным. Хотя это субъективно.

— Чем определяется участливость или безучастность того или иного человека?

— Наличием или отсутствием некоего внутреннего ресурса. Участливость — это биологическое свойство социально организованных животных, генетически в нас заложенное. Это просто конструктивное взаимодействие особей, необходимое для выживания популяции. Можно говорить не об участливости или безучастности, а о содержательном и несодержательном поведении.

Что такое содержательное поведение? Вот одна особь видит, что другая упала. И поднять ее или помочь ей подняться — это чисто содержательная реакция на произошедшее. Тут неуместны слова о каком-то альтруизме, моральности и т.д. А в каких случаях особь — хоть животная, хоть человеческая — не проявляет такой реакции? Когда соответствующий ресурс истощен, когда ей или физически тяжело кого-то поднять или психологически — если речь идет не о физическом падении, а о чьём-то чужом плохом настроении.

— А вот преступник, как пример социальной негативности. Безжалостный, обижает и обкрадывает других людей, вместо того чтобы их «поднимать». Наверно, такой человек должен быть очень подвержен страхам и тревогам?

— Конечно да.